storinka.click

«Моя любовь никому не принесла счастья, потому что я ничем не жертвовал для тех, кого любил»

Почему проблема «герой и время» волновала русских и европейских писателей?

Роман «Герой нашего времени» Лермонтов писал всю свою короткую и яркую творческую зрелость, начавшуюся со ссылки на Кавказ. На Кавказе происходит и действие романа. Роман ответил на много вопросов, которые во все времена, а не только во времена Лермонтова и Печорина, волновали, волнуют и будут волновать молодого человека.

Перед нами произведение об очередном новом поколении, написанное представителем этого нового поколения и сочувственно представляющее

того, кто, по авторскому замыслу, и должен воплощать черты нового поколения. Разумеется, его типичность не следует путать со статистической распространённостью. Напротив, «новый» герой одинок не только среди старших, но и в своём молодом поколении. «Печально я гляжу на наше поколенье...» - мог бы, вслед за Михаилом Лермонтовым, заявить и Григорий Александрович Печорин.

Создание «героев времени» - любимый приём романтической поэмы и романтического романа. Такие литературные персонажи, якобы «списанные с натуры», как например Чайльд-Гарольд Байрона и Октав де Т., герой романа французского писателя А. де Мюссе, быстро становились предметом подражания, то есть на самом деле не столько отражали действительность, сколько творили её.

В предисловии к своему роману Лермонтов упоминает роман Мюссе «Исповедь сына века». Герой французского автора - эгоистичный, холодный, дряблый, бессильный, неспособный на настоящее чувство -исповедуется перед читателем, не скрывая своих душевных недостатков, так как считает их болезнью: «Если бы я болел один, - говорит он, - то не стал бы об этот говорить, но поскольку многие другие страдают тем же недугом, то для них я и пишу». Причиной болезни своих современников Мюссе считает именно своё время, ХІХ столетие. Поскольку Лермонтов сочувственно цитирует Мюссе и, по сути, начинает свой роман с его «теории», то ясно, что его волнует проблема «герой и время».

К этому времени европейская литература уже совершила важное открытие: многие характеристики человеческой психики зависят от общества, от времени. Для начитанных людей это стало аксиомой. А поскольку любимым героем русской литературы XIX в. был человек весьма начитанный в литературе европейской, то и сам этот главный и любимый герой (за которым часто «скрывается» автор произведения) тоже прекрасно сознаёт свою зависимость и от общества, и от времени. Как вы уже знаете, Пушкин в «Онегине» сознательно следовал традиции и жанру романа в стихах, заложенным Байроном, вовсе не для того, чтобы лелеять байронизм, а чтобы раз и навсегда отказаться от него. Точно так же Лермонтов сознательно придерживается традиций французского психологического романа, чтобы на его жанровой территории сильный романтический герой мог дать времени последний бой.

Прибегая к приёму «издания повести, найденной в бумагах неизвестного», Лермонтов и сообщает читателю о том, что его герой, храбро сражавшийся с горцами на Кавказе, а потом зачем-то отправившийся в Персию, умер. С этого сообщения «издатель» и начинает своё предисловие к «Журналу Печорина». «Издатель» уважает и ценит своего героя за его искренность и зрелость. «Перечитывая эти записки, - говорит он, - я убедился в искренности того, кто так беспощадно выставлял наружу собственные слабости и пороки. История души человеческой... едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она - следствие наблюдений ума зрелого над самим собою.».

Как автор романа убеждает читателя в искренности Печорина? С помощью определённого художественного эксперимента. В романе Лермонтова время «нарезано» на короткие эпизоды из жизни Печорина, рассмотренные

отдельно, без связок и не в том порядке, в котором эти эпизоды происходили в жизни главного героя. Именно поэтому лермонтовский роман состоит из пяти отдельных повестей, связанных между собой лишь образом самого «героя нашего времени» Григория Александровича Печорина. Цель такого рассмотрения событий автор не скрывает: она в том, чтобы на примере каждого эпизода ярче проявить характер героя. Это означает, что характер Печорина на протяжении всего романного времени остаётся неизменным и от самого времени совершенно независимым. Таким образом обеспечивается «чистота» моральной оценки героем людей и общества его времени - и его собственная свобода от их моральной оценки.

Принципиальность этой своей идейно-художественной позиции «издатель» подчёркивает последними фразами своего предисловия к «Журналу Печорина»: «Может быть, некоторые читатели захотят узнать моё мнение о характере Печорина? - Мой ответ - заглавие этой книги. “Да это злая ирония!" - скажут они. - Не знаю».

И автор «проверяет» своего героя, прежде всего, в отношениях с женщинами: как он к ним относится и как они относятся к нему.

Позже в критике возникнет термин «лишний человек». Критики водили и продолжают водить читателей по «галерее» этих «лишних людей», навек запечатлённых русской литературой: первый - Чацкий, второй - Онегин... Но уже третий - Печорин - не очень вписывается в галерею «лишних людей» по этому изначальному и важнейшему принципу - женскому отношению. Одна из главных его сюжетных характеристик: он неотразим. Ему ничего не стоит покорить и «дикарку» Бэлу и «великосветскую» княжну Мери. Есть у него и давняя и, судя по всему, глубоко ему небезразличная (в отличие от дикарки и княжны) взаимная привязанность. Эту женщину зовут Вера - уж не символизирует ли она жажду «героя времени» хоть во что-нибудь верить?

Словом, Лермонтов делает явный шаг к романтизму. Его герой не «лишний» и не слабый, а сильный и нужный: товарищам-однополчанам -

в перестрелках с горцами, дамам - на балах и нежных свиданиях. Опыт каких-то прежних лет научил его мужеству и бесстрашию как перед лицом смерти, так и перед лицом жизни, которая после некоторых его поступков становится для него страшнее смерти. И тогда он делает то, чего не делали ни Чацкий, ни Онегин: ведёт дневник («журнал»), где «беспощадно выставляет наружу собственные слабости и пороки».

ПРОВЕРЬТЕ СЕБЯ

1. Почему автор «поручает» разным рассказчикам изложить историю Печорина? Аргументируйте свою мысль.

2. В дневнике Печорин себя не щадит, не стремится казаться лучше, чем есть на самом деле. Можно ли назвать его мужественным человеком?

Перед чтением. Последовательно ли излагает автор события в жизни Гри -гория Александровича Печорина? Подумайте, с какой целью нарушена последовательность описываемых событий.

ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ (Отрывки)

Часть первая I

Бэла

Повествователь путешествует по Кавказу. Его случайным попутчиком оказывается бывалый офицер «лет пятидесяти». На ночном привале попутчик рассказал следующую историю.

(...) Я тогда стоял в крепости за Тереком с ротой - этому скоро пять лет. Раз, осенью пришёл транспорт с провиантом; в транспорте был офицер, молодой человек лет двадцати пяти. Он явился ко мне в полной форме и объявил, что ему велено остаться у меня в крепости. Он был такой тоненький, беленький, на нём мундир был такой новенький, что я тотчас догадался, что он на Кавказе у нас недавно. «Вы, верно, - спросил я его, -переведены сюда из России?» - «Точно так, господин штабс-капитан», -отвечал он. Я взял его за руку и сказал: «Очень рад, очень рад. Вам будет немножко скучно... ну да мы с вами будем жить по-приятельски... Да, пожалуйста, зовите меня просто Максим Максимыч... Ему отвели квартиру, и он поселился в крепости.

- А как его звали? - спросил я Максима Максимыча.

- Его звали... Григорием Александровичем Печориным. Славный был малый, смею вас уверить; только немножко странен. Ведь, например, в дождик, в холод целый день на охоте; все иззябнут, устанут - а ему ничего. А другой раз сидит у себя в комнате, ветер пахнет, уверяет, что простудился; ставнем стукнет, он вздрогнет и побледнеет; а при мне ходил на кабана один на один; бывало, по целым часам слова не добьёшься, зато уж иногда как начнёт рассказывать, так животики надорвёшь со смеха...

- А долго он с вами жил? - спросил я опять.

- Да с год. Ну да уж зато памятен мне этот год; наделал он мне хлопот, не тем будь помянут! Ведь есть, право, этакие люди, у которых на роду

написано, что с ними должны случаться разные необыкновенные вещи!

- Необыкновенные? - воскликнул я с видом любопытства, подливая ему чая.

- А вот я вам расскажу. Вёрст шесть от крепости жил один мирной князь. Сынишка его, мальчик лет пятнадцати, повадился к нам ездить: всякий день, бывало, то за тем, то за другим; и уж точно, избаловали мы его с Григорием Александровичем. А уж какой был головорез, проворный на что хочешь: шапку ли поднять на всём скаку, из ружья ли стрелять. (...)

Раз приезжает сам старый князь звать нас на свадьбу: он отдавал старшую дочь замуж. (...) У азиатов, знаете, обычай всех встречных и поперечных приглашать на свадьбу. (...) Мы с Печориным сидели на почётном месте, и вот к нему подошла меньшая дочь хозяина, девушка лет шестнадцати, и пропела ему... как бы сказать?.. вроде комплимента.

- А что ж такое она пропела, не помните ли?

- Да, кажется, вот так: «Стройны, дескать, наши молодые джигиты, и кафтаны на них серебром выложены, а молодой русский офицер стройнее их, и галуны на нём золотые. Он как тополь между ними; только не расти, не цвести ему в нашем саду». Печорин встал, поклонился ей, приложив руку ко лбу и сердцу, и просил меня отвечать ей, я хорошо знаю по-ихнему и перевёл его ответ.

Когда она от нас отошла, тогда я шепнул Григорью Александровичу: «Ну что, какова?» - «Прелесть! - отвечал он. - А как её зовут?» - «Её зовут Бэлою», - отвечал я.

И точно, она была хороша: высокая, тоненькая, глаза чёрные, как у горной серны, так и заглядывали нам в душу. Печорин в задумчивости не сводил с неё глаз, и она частенько исподлобья на него посматривала. Только не один Печорин любовался хорошенькой княжной: из угла комнаты на неё смотрели другие два глаза, неподвижные, огненные. Я стал вглядываться и узнал моего старого знакомца Казбича. Он, знаете, был не то, чтоб мирной, не то, чтоб немирной. Подозрений на него было много, хоть он ни в какой шалости не был замечен. (...)

Максим Максимыч случайно подслушал разговор Казбича с Азаматом, братом Бэлы, который просил Казбича уступить ему коня и предлагал за это украсть для него Бэлу. Казбич отказался. Максим Максимыч пересказал этот разговор Печорину.

Дня через четыре приезжает Азамат в крепость. По обыкновению, он зашёл к Григорью Александровичу, который его всегда кормил лакомствами. Я был тут. Зашёл разговор о лошадях, и Печорин начал расхваливать лошадь Казбича: уж такая-то она резвая, красивая, словно серна, - ну, просто, по его словам, этакой и в целом мире нет. (...)

Эта история продолжалась всякий раз, как приезжал Азамат. Недели три спустя стал я замечать, что Азамат бледнеет и сохнет, как бывает от любви в романах-с. Что за диво?..

Вот видите, я уж после узнал всю эту штуку: Григорий Александрович до того его задразнил, что хоть в воду. Раз он ему и скажи:

- Вижу, Азамат, что тебе больно понравилась эта лошадь; а не видать тебе её как своего затылка! Ну, скажи, что бы ты дал тому, кто тебе её подарил бы?..

- Всё, что он захочет, - отвечал Азамат.

- В таком случае я тебе её достану, только с условием... Поклянись, что ты его исполнишь...

- Клянусь... Клянись и ты!

- Хорошо! Клянусь, ты будешь владеть конём; только за него ты должен отдать мне сестру Бэлу: Карагёз будет тебе калымом. Надеюсь, что торг для тебя выгоден.

Азамат молчал.

- Не хочешь? Ну, как хочешь! Я думал, что ты мужчина, а ты ещё ребёнок: рано тебе ездить верхом...

Азамат вспыхнул.

- А мой отец? - сказал он.

- Разве он никогда не уезжает?

- Правда...

- Согласен?..

- Согласен, - прошептал Азамат, бледный как смерть. - Когда же?

- В первый раз, как Казбич приедет сюда; он обещался пригнать десяток баранов: остальное - моё дело. Смотри же, Азамат!

Вот они и сладили это дело... по правде сказать, нехорошее дело! Я после и говорил это Печорину, да только он мне отвечал, что дикая черкешенка должна быть счастлива, имея такого милого мужа, как он, потому что, по-ихнему, он всё-таки её муж, а что - Казбич разбойник, которого надо было наказать. Сами посудите, что ж я мог отвечать против этого?.. Но в то время я ничего не знал об их заговоре. Вот раз приехал Казбич и спрашивает, не нужно ли баранов и мёда; я велел ему привести на другой день.

- Азамат! - сказал Григорий Александрович, - завтра Карагёз в моих руках; если нынче ночью Бэла не будет здесь, то не видать тебе коня...

- Хорошо! - сказал Азамат и поскакал в аул.

Вечером Григорий Александрович вооружился и выехал из крепости: как они сладили это дело, не знаю, - только ночью они оба возвратились, и часовой видел, что поперек седла Азамата лежала женщина, у которой руки и ноги были связаны, а голова окутана чадрой.

- А лошадь? - спросил я у штабс-капитана.

- Сейчас, сейчас. На другой день утром рано приехал Казбич и пригнал десяток баранов на продажу. Привязав лошадь у забора, он вошёл ко мне; я попотчевал его чаем, потому что хотя разбойник он, а всё-таки был моим кунаком.

Стали мы болтать о том, о сём: вдруг, смотрю, Казбич вздрогнул, переменился в лице - и к окну; но окно, к несчастию, выходило на задворье.

- Что с тобой? - спросил я.

- Моя лошадь!.. лошадь!.. - сказал он, весь дрожа.

Точно, я услышал топот копыт: «Это, верно, какой-нибудь казак приехал...»

- Нет! Урус яман, яман! - заревел он и опрометью бросился вон, как дикий барс. В два прыжка он был уж на дворе; у ворот крепости часовой загородил ему путь ружьём; он перескочил через ружьё и кинулся бежать по дороге... Вдали вилась пыль - Азамат скакал на лихом Карагёзе; на бегу Казбич выхватил из чехла ружьё и выстрелил, с минуту он остался неподвижен, пока не убедился, что дал промах; потом завизжал, ударил ружьё о камень, разбил его вдребезги, повалился на землю и зарыдал, как ребёнок... Вот кругом него собрался народ из крепости - он никого не замечал; постояли, потолковали и пошли назад; я велел возле его положить деньги за баранов - он их не тронул, лежал себе ничком, как мёртвый. Поверите ли, он так пролежал до поздней ночи и целую ночь?.. Только на другое утро пришёл в крепость и стал просить, чтоб ему назвали похитителя. Часовой, который видел, как Азамат отвязал коня и ускакал на нём, не почёл за нужное скрывать. При этом имени глаза Казбича засверкали, и он отправился в аул, где жил отец Азамата.

- Что ж отец?

- Да в том-то и штука, что его Казбич не нашёл: он куда-то уезжал дней на шесть, а то удалось ли бы Азамату увезти сестру?

А когда отец возвратился, то ни дочери, ни сына не было. Такой хитрец: ведь смекнул, что не сносить ему головы, если б он попался. Так с тех пор

и пропал: верно, пристал к какой-нибудь шайке абреков, да и сложил буйную голову за Тереком или за Кубанью: туда и дорога!..

Признаюсь, и на мою долю порядочно досталось. Как я только проведал, что черкешенка у Григорья Александровича, то надел эполеты, шпагу и пошёл к нему.

Он лежал в первой комнате на постели, подложив одну руку под затылок, а другой держа погасшую трубку; дверь во вторую комнату была заперта на замок, и ключа в замке не было. Я всё это тотчас заметил... Я начал кашлять и постукивать каблуками о порог, - только он притворялся, будто не слышит.

- Господин прапорщик! - сказал я как можно строже. - Разве вы не видите, что я к вам пришёл?

- Ах, здравствуйте, Максим Максимыч! Не хотите ли трубку? - отвечал он, не приподнимаясь.

- Извините! Я не Максим Максимыч: я штабс-капитан.

- Всё равно. Не хотите ли чаю? Если б вы знали, какая мучит меня забота!

- Я всё знаю, - отвечал я, подошед к кровати.

- Тем лучше: я не в духе рассказывать.

- Господин прапорщик, вы сделали проступок, за который я могу отвечать...

- И полноте! что ж за беда? Ведь у нас давно всё пополам.

- Что за шутки? Пожалуйте вашу шпагу!

- Митька, шпагу!..

Митька принёс шпагу. Исполнив долг свой, сел я к нему на кровать и сказал:

- Послушай, Григорий Александрович, признайся, что нехорошо.

- Что нехорошо?

- Да то, что ты увёз Бэлу... Уж эта мне бестия Азамат!.. Ну, признайся, -сказал я ему.

- Да когда она мне нравится?..

Ну, что прикажете отвечать на это?.. Я стал в тупик. Однако ж после некоторого молчания я ему сказал, что если отец станет её требовать, то надо будет отдать.

- Вовсе не надо!

- Да он узнает, что она здесь!

- А как он узнает?

Я опять стал в тупик.

- Послушайте, Максим Максимыч! - сказал Печорин, приподнявшись, -ведь вы добрый человек, - а если отдадим дочь этому дикарю, он её зарежет или продаст. Дело сделано, не надо только охотою портить; оставьте её у меня, а у себя мою шпагу...

- Да покажите мне её, - сказал я.

- Она за этой дверью; только я сам нынче напрасно хотел её видеть; сидит в углу, закутавшись в покрывало, не говорит и не смотрит: пуглива, как дикая серна. Я нанял нашу духанщицу: она знает по-татарски, будет ходить за нею и приучит её к мысли, что она моя, потому что она никому не будет принадлежать, кроме меня, - прибавил он, ударив кулаком по столу.

Я и в этом согласился... Что прикажете делать? Есть люди, с которыми непременно должно согласиться. (...)

Долго бился с нею Григорий Александрович; между тем учился по-татарски, и она начинала понимать по-нашему.

Мало-помалу она приучилась на него смотреть, сначала исподлобья, искоса, и всё грустила, напевала свои песни вполголоса, так что, бывало, и мне становилось грустно, когда слушал её из соседней комнаты. Никогда не забуду одной сцены, шёл я мимо и заглянул в окно; Бэла сидела на лежанке, повесив голову на грудь, а Григорий Александрович стоял перед нею.

- Послушай, моя пери¹, - говорил он, - ведь ты знаешь, что рано или поздно ты должна быть моею, - отчего же только мучишь меня? Разве ты любишь какого-нибудь чеченца? Если так, то я тебя сейчас отпущу домой. - Она вздрогнула едва приметно и покачала головой. - Или, - продолжал он, - я тебе совершенно ненавистен? - Она вздохнула. - Или твоя вера запрещает полюбить меня? - Она побледнела и молчала. - Поверь мне, аллах для всех племён один и тот же, и если он мне позволяет любить тебя, отчего же запретит тебе платить мне взаимностью? - Она посмотрела ему пристально в лицо, как будто поражённая этой новой мыслию; в глазах её выразились недоверчивость и желание убедиться. Что за глаза! они так и сверкали, будто два угля.

- Послушай, милая, добрая Бэла! - продолжал Печорин, - ты видишь, как я тебя люблю; я всё готов отдать, чтоб тебя развеселить: я хочу, чтоб ты была счастлива; а если ты снова будешь грустить, то я умру. Скажи, ты будешь веселей?

Она призадумалась, не спуская с него чёрных глаз своих, потом улыбнулась ласково и кивнула головой в знак согласия. Он взял её руку и стал её уговаривать, чтоб она его целовала; она слабо защищалась и только повторяла: «Поджалуста, поджалуста, не нада, не нада». Он стал настаивать; она задрожала, заплакала.

- Я твоя пленница, - говорила она,- твоя раба; конечно ты можешь меня принудить, - и опять слёзы.

Григорий Александрович ударил себя в лоб кулаком и выскочил в другую комнату. Я зашёл к нему; он сложа руки прохаживался угрюмый взад и вперёд.

- Что, батюшка? - сказал я ему.

- Дьявол, а не женщина! - отвечал он, - только я вам даю моё честное слово, что она будет моя...

Я покачал головою.

- Хотите пари? - сказал он, - через неделю!

- Извольте!

Мы ударили по рукам и разошлись.

На другой день он тотчас же отправил нарочного в Кизляр за разными покупками; привезено было множество разных персидских материй, всех не перечесть.

- Как вы думаете, Максим Максимыч! - сказал он мне, показывая подарки, - устоит ли азиатская красавица против такой батареи?

- Вы черкешенок не знаете, - отвечал я, - это совсем не то, что грузинки или закавказские татарки, совсем не то. У них свои правила: они иначе воспитаны. - Григорий Александрович улыбнулся и стал насвистывать марш.

А ведь вышло, что я был прав: подарки подействовали только вполовину; она стала ласковее, доверчивее - да и только; так что он решился на последнее средство. Раз утром он велел оседлать лошадь, оделся по-черкесски, вооружился и вошёл к ней. «Бэла! - сказал он, - ты знаешь, как я тебя люблю. Я решился тебя увезти, думая, что ты, когда узнаешь меня, полюбишь; я ошибся: прощай! оставайся полной хозяйкой всего, что я имею; если хочешь, вернись к отцу, - ты свободна. Я виноват перед тобой и должен наказать себя; прощай, я еду - куда? почему я знаю? Авось недолго буду гоняться за пулей или ударом шашки; тогда вспомни обо мне и прости меня». - Он отвернулся и протянул ей руку на прощание. Она не взяла руки, молчала. Только стоя за дверью, я мог в щель рассмотреть её лицо: и мне стало жаль - такая смертельная бледность покрыла это милое личико! Не слыша ответа, Печорин сделал несколько шагов к двери; он дрожал - и сказать ли вам? я думаю, он в состоянии был исполнить в самом деле то, о чём говорил шутя. Таков уж был человек, бог его знает! Только едва он коснулся двери, как она вскочила, зарыдала и бросилась ему на шею. (...)

- И продолжительно было их счастье? - спросил я.

- Да, она нам призналась, что с того дня, как увидела Печорина, он часто ей грезился во сне и что ни один мужчина никогда не производил на неё такого впечатления. Да, они были счастливы!

- Как это скучно! - воскликнул я невольно. В самом деле, я ожидал трагической развязки, и вдруг так неожиданно обмануть мои надежды!.. -Да неужели, - продолжал я, - отец не догадался, что она у вас в крепости?

- То есть, кажется, он подозревал. Спустя несколько дней узнали мы, что старик убит.

Убийцею был Казбич: так он отомстил за кражу любимого коня. На следующем привале Максим Максимыч закончил свой рассказ.

(...) Славная была девочка, эта Бэла! Я к ней наконец так привык, как к дочери, и она меня любила... я и рад был, что нашёл кого баловать. Она, бывало, нам поёт песни иль пляшет лезгинку... А уж как плясала! Григорий Александрович наряжал её, как куколку, холил и лелеял; и она у нас так похорошела, что чудо; с лица и с рук сошёл загар, румянец разыгрался на щеках... Уж какая, бывало, весёлая, и всё надо мной, проказница, подшучивала... Бог ей прости!..

- А что, когда вы ей объявили о смерти отца?

- Мы долго от неё это скрывали, пока она не привыкла к своему положению; а когда сказали, так она дня два поплакала, а потом забыла.

Месяца четыре всё шло как нельзя лучше. Григорий Александрович, я уж, кажется, говорил, страстно любил охоту: бывало, так его в лес и подмывает за кабанами или козами, - а тут хоть бы вышел за крепостной вал. Вот, однако же, смотрю, он стал снова задумываться, ходит по комнате, загнув руки назад; потом раз, не сказав никому, отправился стрелять, - целое утро пропадал; раз и другой, всё чаще и чаще... «Нехорошо, - подумал я, верно между ними чёрная кошка проскочила!»

Одно утро захожу к ним - как теперь перед глазами: Бэла сидела на кровати в чёрном шёлковом бешмете¹, бледненькая, такая печальная, что я испугался.

- А где Печорин? - спросил я.

- На охоте.

- Сегодня ушёл? - Она молчала, как будто ей трудно было выговорить.

- Нет, ещё вчера, - наконец сказала она, тяжело вздохнув.

- Уж не случилось ли с ним чего?

- Я вчера целый день думала, - отвечала она сквозь слёзы, -придумывала разные несчастья: то казалось мне, что его ранил дикий кабан, то чеченец утащил в горы... А нынче мне уж кажется, что он меня не любит.

(...) Мне было досадно, что он переменился к этой бедной девочке; кроме того, что он половину дня проводил на охоте, его обращение стало холодно, ласкал он её редко, и она заметно начинала сохнуть, личико её вытянулось, большие глаза потускнели. Бывало, спросишь: «О чём ты вздохнула, Бэла? ты печальна?» - «Нет!» - «Тебе чего-нибудь хочется?» - «Нет!» - «Ты тоскуешь по родным?» - «У меня нет родных». Случалось, по целым дням, кроме «да» да «нет», от неё ничего больше не добьёшься.

Вот об этом-то я и стал ему говорить. «Послушайте, Максим Макси-мыч, - отвечал он, - у меня несчастный характер; воспитание ли меня сделало таким, Бог ли так меня создал, не знаю; знаю только то, что если я причиною несчастия других, то и сам не менее несчастлив; разумеется, это им плохое утешение - только дело в том, что это так. В первой моей молодости, с той минуты, когда я вышел из опеки родных, я стал наслаждаться бешено всеми удовольствиями, которые можно достать за деньги, и разумеется, удовольствия эти мне опротивели. Потом пустился я в большой свет, и скоро общество мне также надоело; влюблялся в светских красавиц и был любим, - но их любовь только раздражала моё воображение и самолюбие, а сердце осталось пусто... Я стал читать, учиться - науки также надоели; я видел, что ни слава, ни счастье от них не зависят нисколько, потому что самые счастливые люди - невежды, а слава - удача, и чтоб добиться её, надо только быть ловким. Тогда мне стало скучно... Вскоре перевели меня на Кавказ: это самое счастливое время моей жизни. Я надеялся, что скука не живёт под чеченскими пулями - напрасно: через месяц я так привык к их жужжанию и к близости

смерти, что, право, обращал больше внимание на комаров, - и мне стало скучнее прежнего, потому что я потерял почти последнюю надежду. Когда я увидел Бэлу в своём доме, когда в первый раз, держа её на коленях, целовал её чёрные локоны, я, глупец, подумал, что она ангел, посланный мне сострадательной судьбою... Я опять ошибся: любовь дикарки немногим лучше любви знатной барыни; невежество и простосердечие одной так же надоедают, как и кокетство другой. Если вы хотите, я её ещё люблю, я ей благодарен за несколько минут довольно сладких, я за неё отдам жизнь, -только мне с нею скучно... Глупец я или злодей, не знаю; но то верно, что я также очень достоин сожаления, может быть больше, нежели она: во мне душа испорчена светом, воображение беспокойное, сердце ненасытное; мне всё мало: к печали я так же легко привыкаю, как к наслаждению, и жизнь моя становится пустее день ото дня; мне осталось одно средство: путешествовать. Как только будет можно, отправлюсь - только не в Европу, избави Боже! - поеду в Америку, в Аравию, в Индию, - авось где-нибудь умру на дороге! По крайней мере я уверен, что это последнее утешение не скоро истощится, с помощью бурь и дурных дорог». Так он говорил долго, и его слова врезались у меня в памяти, потому что в первый раз я слышал такие вещи от двадцатипятилетнего человека, и, Бог даст, в последний... (...)

Вот раз уговаривает меня Печорин ехать с ним на кабана. До десяти часов шныряли по камышам и по лесу, - нет зверя. (...)

Мы ехали рядом, молча, распустив поводья, и были уж почти у самой крепости: только кустарник закрывал её от нас. Вдруг выстрел... Мы взглянули друг на друга: нас поразило одинаковое подозрение... Опрометью поскакали мы на выстрел - смотрим: на валу солдаты собрались в кучу и указывают в поле, а там летит стремглав всадник и держит что-то белое на седле. Григорий Александрович взвизгнул не хуже любого чеченца; ружьё из чехла - и туда; я за ним. (...)

Смотрю: Печорин на скаку приложился из ружья... пуля перебила заднюю ногу лошади: она сгоряча сделала ещё прыжков десять, споткнулась и упала на колени; Казбич соскочил, и тогда мы увидели, что он держал на руках своих женщину, окутанную чадрою... Это была Бэла... бедная Бэла! Он что-то нам закричал по-своему и занёс над нею кинжал... Медлить было нечего: я выстрелил, в свою очередь, наудачу; верно, пуля попала ему в плечо, потому что вдруг он опустил руку... Когда дым рассеялся, на земле лежала раненая лошадь и возле неё Бэла; а Казбич, бросив ружьё, по кустарникам, точно кошка, карабкался на утёс (...) Мы соскочили с лошадей и кинулись к Бэле. Бедняжка, она лежала неподвижно, и кровь лилась из раны ручьями... Такой злодей; хоть бы в сердце ударил - ну, так уж и быть, одним разом всё бы кончил, а то в спину... самый разбойничий удар! Она была без памяти. Мы изорвали чадру и перевязали рану как можно туже; напрасно Печорин целовал её холодные губы - ничто не могло привести её в себя.

Печорин сел верхом; я поднял её с земли и кое-как посадил к нему на седло; он обхватил её рукой, и мы поехали назад. После нескольких минут молчания Григорий Александрович сказал мне: «Послушайте, Максим Максимыч, мы этак её не довезём живую». - «Правда!» - сказал я, и мы

пустили лошадей во весь дух. Нас у ворот крепости ожидала толпа народа; осторожно перенесли мы раненую к Печорину и послали за лекарем. Он был хотя пьян, но пришёл: осмотрел рану и объявил, что она больше дня жить не может; только он ошибся...

- Выздоровела? - спросил я у штабс-капитана, схватив его за руку и невольно обрадовавшись.

- Нет, - отвечал он, - а ошибся лекарь тем, что она ещё два дня прожила.

- Да объясните мне, каким образом её похитил Казбич?

- А вот как: несмотря на запрещение Печорина, она вышла из крепости к речке. Было, знаете, очень жарко; она села на камень и опустила ноги в воду.

Вот Казбич подкрался, - цап-царап её, зажал рот и потащил в кусты, а там вскочил на коня, да и тягу! Она между тем успела закричать, часовые всполошились, выстрелили, да мимо, а мы тут и подоспели. (...)

- И Бэла умерла?

- Умерла; только долго мучилась, и мы уж с нею измучились порядком. (...)

Ночью она начала бредить; голова её горела, по всему телу иногда пробегала дрожь лихорадки; она говорила несвязные речи об отце, брате: ей хотелось в горы, домой... Потом она также говорила о Печорине, давала ему разные нежные названия или упрекала его в том, что он разлюбил свою джанечку...

Он слушал её молча, опустив голову на руки; но только я во всё время не заметил ни одной слезы на ресницах его: в самом ли деле он не мог плакать, или владел собою - не знаю; что до меня, то я ничего жальче этого не видывал. (...)

На другой день рано утром мы её похоронили за крепостью, у речки, возле того места, где она в последний раз сидела...

- А что Печорин? - спросил я.

- Печорин был долго нездоров, исхудал, бедняжка; только никогда с этих пор мы не говорили о Бэле...

Месяца три спустя. он уехал в Грузию. (...)

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ К ПРОЧИТАННОМУ

1. Что привлекло Печорина в Бэле? Почему он проявил редкую настойчивость, добиваясь привязанности «дикарки»?

2. Как долго «жила» любовь Печорина? Почему он разлюбил Бэлу? Как он объясняет причину своего равнодушия Максиму Максимычу?

3. Как Печорин воспринял гибель Бэлы? Почему он больше никогда о ней не говорил?

4. Чьи судьбы так бездумно разрушил Печорин? Подискутируйте! Максим Макси-мыч не замечает, что Печорин ощущает свою вину, а читатель?

5. Работа в парах. Как Максим Максимыч относится к Печорину? Выберите правильный ответ, сформулируйте свои выводы и подкрепите их примерами.

A. Этот человек ему абсолютно ясен

Б. Штабс-капитан не понимает многих поступков своего приятеля

B. Максим Максимыч осуждает поступки Печорина

. Максим Максимыч согласен со всеми поступками своего сослуживца и потому не высказывает возражений

6. В повести «Бэла» нет никаких деталей, которые позволили бы сделать вывод об авторском отношении к Печорину. Почему?

«Я смеюсь над всем на свете, особенно над чувствами»

Подумайте, почему проблема «скуки» Печорина и попытки героя «убежать» от скуки так волновали Лермонтова?

Сначала мы видим Печорина глазами персонажа культурно от него далёкого, бессильного понять его логику - Максима Максимыча («Бэла»). После смерти Бэлы, преисполненный стыда, печали и скуки, он выходит в отставку и подаётся в Персию - и по дороге случайно встречается со старым знакомым - штабс-капитаном («Максим Максимыч»)...

Правда, эту последнюю встречу Печорин едва ли бы упомянул в своём «Журнале» (дневнике): дорога длинная, так что, наверное, не один старый знакомый встретился на пути, и встречу с Максимом Максимычем он едва заметил. Однако читатель видит эту встречу глазами автора-рассказчика, который может понять Печорина, будучи человеком светского круга, к которому тот принадлежит, человеком одной с ним - романтической -культуры, - но не оправдать. Для автора романа эта «незаметная» для героя встреча и незамеченная им, почти бессознательная обида, которую он незаслуженно нанёс простому честному человеку, бывшему сослуживцу, стала ключом к его характеру.

ПРОВЕРЬТЕ СЕБЯ

1. Повествование во второй части романа ведётся от имени будущего издателя, офицера, снова случайно встреченного Максимом Максимычем. Почему автор романа «поручил» рассказать о последней встрече Печорина и Максима Максимыча «постороннему лицу»?

2. Как вы считаете, мог ли Печорин сказать о себе «Уж не жду от жизни ничего я, и не жаль мне прошлого ничуть...» («Выхожу один я на дорогу...»)? Подумайте, почему автор «заставил» своего героя отправиться именно в Персию.

Перед чтением. Обратите внимание, как постепенно меняется настроение Максима Максимыча: от радости и предвкушения встречи до жестокого разочарования и обиды.

II

Максим Максимыч

Рассказчик и Максим Максимыч встретились снова: оба остановились в одной гостинице. Вскоре во двор гостиницы въехала щёгольская коляска, хозяином которой оказался Печорин. Забыв обо всём на свете, Максим Максимыч сел за воротами на скамейку и стал с нетерпением ждать Печорина, но тот так и не пришёл.

(...) На другой день утром я проснулся рано; но Максим Максимыч предупредил меня. Я нашёл его у ворот, сидящего на скамейке. «Мне надо сходить к коменданту, - сказал он, - так пожалуйста, если Печорин придёт, пришлите за мной...». (...)

Не прошло десяти минут, как на конце площади показался тот, которого мы ожидали. Он шёл с полковником Н.., который, доведя его до гостиницы, простился с ним и поворотил в крепость. Я тотчас же послал инвалида за Максимом Максимычем.

Навстречу Печорина вышел его лакей и доложил, что сейчас станут закладывать¹, подал ему ящик с сигарами и, получив несколько приказаний, отправился хлопотать. Его господин, закурив сигару, зевнул раза два и сел на скамью по другую сторону ворот. Теперь я должен нарисовать его портрет.

Он был среднего роста; стройный, тонкий стан его и широкие плечи доказывали крепкое сложение, способное переносить все трудности кочевой жизни и перемены климатов, не побеждённое ни развратом столичной жизни, ни бурями душевными; пыльный бархатный сюртучок его, застёгнутый только на две нижние пуговицы, позволял разглядеть ослепительно чистое бельё, изобличавшее привычки порядочного человека; его запачканные перчатки казались нарочно сшитыми по его маленькой аристократической руке, и когда он снял одну перчатку, то я был удивлён худобой его бледных пальцев. Его походка была небрежна и ленива, но я заметил, что он не размахивал руками, - верный признак некоторой скрытности характера. Впрочем, это мои собственные замечания, основанные на моих же наблюдениях, и я вовсе не хочу вас заставить веровать в них слепо. Когда он опустился на скамью, то прямой стан его согнулся, как будто у него в спине не было ни одной косточки; положение всего его тела изобразило какую-то нервическую слабость. С первого взгляда на лицо его я бы не дал ему более двадцати трёх лет, хотя после я готов был дать ему тридцать. В его улыбке было что-то детское. Его кожа имела какую-то женскую нежность; белокурые волосы, вьющиеся от природы, так живописно обрисовывали его бледный, благородный лоб, на котором, только по долгом наблюдении, можно было заметить следы морщин, пересекавших одна другую и, вероятно, обозначавшихся гораздо явственнее в минуты гнева или душевного беспокойства. Несмотря на светлый цвет его волос, усы его и брови были чёрные. Чтоб докончить портрет, я скажу, что у него был немного вздёрнутый нос, зубы ослепительной белизны и карие глаза; о глазах я должен сказать ещё несколько слов.

Во-первых, они не смеялись, когда он смеялся! - Вам не случалось замечать такой странности у некоторых людей?.. Это признак - или злого

нрава, или глубокой постоянной грусти. Из-за полуопущенных ресниц они сияли каким-то фосфорическим блеском, если можно так выразиться. То не было отражение жара душевного или играющего воображения: то был блеск, подобный блеску гладкой стали, ослепительный, но холодный; взгляд его - непродолжительный, но проницательный и тяжёлый, оставлял по себе неприятное впечатление нескромного вопроса и мог бы казаться дерзким, если б не был столь равнодушно спокоен. Все эти замечания пришли мне на ум, может быть, только потому, что я знал некоторые подробности его жизни, и, может быть, на другого вид его произвёл бы совершенно различное впечатление; но так как вы о нём не услышите ни от кого, кроме меня, то поневоле должны довольствоваться этим изображением. Скажу в заключение, что он был вообще очень недурён и имел одну из тех оригинальных физиономий, которые особенно нравятся женщинам светским.

 

Лошади были уже заложены; колокольчик по временам звенел под дугою, и лакей уже два раза подходил к Печорину с докладом, что всё готово, а Максим Максимыч ещё не являлся. К счастию, Печорин был погружён в задумчивость, глядя на синие зубцы Кавказа, и кажется, вовсе не торопился в дорогу. Я подошёл к нему.

- Если вы захотите ещё немного подождать, - сказал я, - то будете иметь удовольствие увидаться с старым приятелем...

- Ах, точно! - быстро отвечал он, - мне вчера говорили: но где же он? -Я обернулся к площади и увидел Максима Максимыча, бегущего что было мочи... Он хотел кинуться на шею Печорину, но тот довольно холодно, хотя с приветливой улыбкой, протянул ему руку. Штабс-капитан на минуту остолбенел, но потом жадно схватил его руку обеими руками: он ещё не мог говорить.

- Как я рад, дорогой Максим Максимыч. Ну, как вы поживаете? -сказал Печорин.

- А... ты?.. а вы? - пробормотал со слезами на глазах старик... - сколько лет... сколько дней... да куда это?..

- Еду в Персию - и дальше...

- Неужто сейчас?.. Да подождите, дражайший!.. Неужто сейчас расстанемся?.. Столько времени не видались...

- Мне пора, Максим Максимыч, - был ответ.

- Боже мой, Боже мой! да куда это так спешите?.. Мне столько бы хотелось вам сказать... столько расспросить... Ну что? в отставке?.. как?.. что поделывали?..

- Скучал! - отвечал Печорин, улыбаясь.

- А помните наше житьё-бытьё в крепости? Славная страна для охоты!.. Ведь вы были страстный охотник стрелять... А Бэла?..

Печорин чуть-чуть побледнел и отвернулся...

- Да, помню! - сказал он, почти тотчас принуждённо зевнув...

Максим Максимыч стал его упрашивать остаться с ним ещё часа два.

- Мы славно пообедаем, - говорил он, - у меня есть два фазана; а кахетинское здесь прекрасное... разумеется, не то, что в Грузии, однако лучшего сорта... Мы поговорим... вы мне расскажете про своё житьё в Петербурге... А?

- Право, мне нечего рассказывать, дорогой Максим Максимыч... Однако прощайте, мне пора... я спешу... Благодарю, что не забыли... - прибавил он, взяв его за руку.

Старик нахмурил брови... он был печален и сердит, хотя старался скрыть это.

- Забыть! - проворчал он, - я-то не забыл ничего... Ну, да бог с вами!.. Не так я думал с вами встретиться...

- Ну полно, полно! - сказал Печорин, обняв его дружески, - неужели я не тот же?.. Что делать?.. всякому своя дорога... Удастся ли ещё встретиться, - бог знает!.. - Говоря это, он уже сидел в коляске, и ямщик уже начал подбирать вожжи.

- Постой, постой! - закричал вдруг Максим Максимыч, ухватясь за дверцы коляски, - совсем было забыл... У меня остались ваши бумаги, Григорий Александрович... я их таскаю с собой... думал найти вас в Грузии, а вот где Бог дал свидеться... Что мне с ними делать?..

- Что хотите! - отвечал Печорин. - Прощайте...

- Так вы в Персию?.. а когда вернётесь?.. - кричал вслед Максим Максимыч...

Коляска была уж далеко; но Печорин сделал знак рукой, который можно было перевести следующим образом: вряд ли! да и зачем?..

Давно уж не слышно было ни звона колокольчика, ни стука колёс по кремнистой дороге, - а бедный старик ещё стоял на том же месте в глубокой задумчивости.

- Да, - сказал он наконец, стараясь принять равнодушный вид, хотя слеза досады по временам сверкала на его ресницах, - конечно, мы были приятели, - ну, да что приятели в нынешнем веке!.. Что ему во мне? Я не богат, не чиновен, да и по летам совсем ему не пара... (...)

- Максим Максимыч, - сказал я, подошедши к нему, - а что это за бумаги вам оставил Печорин?

- А бог его знает! какие-то записки...

- Что вы из них сделаете?

- Что? а велю наделать патронов.

- Отдайте их лучше мне.

Он посмотрел на меня с удивлением, проворчал что-то сквозь зубы и начал рыться в чемодане; вот он вынул одну тетрадку и бросил её с презрением на землю; потом другая, третья и десятая имели ту же участь: в его досаде было что-то детское; мне стало смешно и жалко...

- Вот они все, - сказал он, - поздравляю вас с находкою... (...)

Я схватил бумаги и поскорее унёс их, боясь, чтоб штабс-капитан не раскаялся. (...)

Мы простились довольно сухо. (...)

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ К ПРОЧИТАННОМУ

1. Максим Максимыч искренне радуется предстояшей встрече с Печориным. Как Печорин воспринимает встречу с Максимом Максимычем?

2. Чем Печорин так заинтересовал рассказчика, что тот попросил у Максима Макси-мыча «какие-то записки» Печорина?

3. После какой фразы Максима Максимыча Печорин сразу решил уехать?

4. Порассуждайте! Почему попутчики расстались «довольно сухо»?

«Жизнь моя становится пустее день ото дня...»

Назовите известные вам романтические (эпические и лирические) произведения, в которых действие происходит на Кавказе.

С самых первых своих шагов по экзотической кавказской земле, которая, начиная прямо с Тамани, задолго до Лермонтова служила русским романтикам одним из оазисов «естественной жизни», - Печорин только то и делает, что разрушает этот оазис. Может быть, на этом основании критики в последующие годы говорили об «антиромантической» и, следовательно, реалистической направленности лермонтовского романа?

Судите сами. Печорин является в среду, которой романтики Европы и Америки привыкли восторгаться. Французский романтик П. Мериме, автор знаменитой «Кармен», честно признавался: «Я сам из тех, кто питает непреодолимое пристрастие к бандитам. Не то чтобы я любил их встречать на своём пути, однако, вопреки моей воле, я всегда восхищался силой людей, бросивших вызов всему обществу - и сам же потом стыдился своего восхищения».

Такие вот «сильные люди, бросившие вызов всему обществу», встречаются Печорину по пути на Кавказ, на ночлеге в Тамани. Иронически подчёркивая в своём «Журнале» наименование этих людей как «честных контрабандистов», Печорин таким образом акцентирует внимание читателя на литературном, романтическом отношении к подобным героям. Но под конец рассказа об этом случайном эпизоде он «спускает на землю» своё короткое столкновение с жестокой красавицей и её слепым братом: «И не смешно ли было бы жаловаться начальству, что слепой мальчик меня обокрал, а восьмнадцатилетняя девушка чуть не утопила?»

ПРОВЕРЬТЕ СЕБЯ

1. Печорин был послан на Кавказ из Петербурга и по дороге проезжал Таманский полуостров. Почему он заинтересовался встреченными контрабандистами?

2. От чьего лица написана эта повесть? Почему автор меняет рассказчика?

Перед чтением. Подумайте, хотел ли Печорин поймать тех, кто занимался противозаконным ремеслом.

ЖУРНАЛ ПЕЧОРИНА

Предисловие

Недавно я узнал, что Печорин, возвращаясь из Персии, умер. Это известие меня очень обрадовало: оно давало мне право печатать эти записки, и я воспользовался случаем поставить имя над чужим произведением. Дай Бог, чтоб читатели меня не наказали за такой невинный подлог! (...)

Перечитывая эти записки, я убедился в искренности того, кто так беспощадно выставлял наружу собственные слабости и пороки. История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она - следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она писана без тщеславного желания возбудить участие или удивление. (...)

Я поместил в этой книге только то, что относилось к пребыванию Печорина на Кавказе; в моих руках осталась ещё толстая тетрадь, где он рассказывает всю жизнь свою. Когда-нибудь и она явится на суд света; но теперь я не смею взять на себя эту ответственность по многим важным причинам.

Может быть, некоторые читатели захотят узнать моё мнение о характере Печорина? - Мой ответ - заглавие этой книги. «Да это злая ирония!» - скажут они. - Не знаю.

Часть первая I

Тамань

(...) Я приехал на перекладной тележке поздно ночью. Ямщик остановил усталую тройку у ворот единственного каменного дома, что при въезде. Часовой, черноморский казак, услышав звон колокольчика, закричал спросонья диким голосом: «Кто идёт?» Вышел урядник и десятник. Я им объяснил, что я офицер, еду в действующий отряд по казённой надобности, и стал требовать казённую квартиру. Десятник нас повёл по городу. К которой избе ни подъедем - занята. (...)

«Есть ещё одна фатера, - отвечал десятник, почёсывая затылок, - только вашему благородию не понравится; там нечисто!» Не поняв точного значения последнего слова, я велел ему идти вперёд и после долгого странствования по грязным переулкам, где по сторонам я видел одни только ветхие заборы, мы подъехали к небольшой хате на самом берегу моря.

Полный месяц светил на камышовую крышу и белые стены моего нового жилища; на дворе, обведённом оградой из булыжника, стояла избочась другая лачужка, менее и древнее первой. Берег обрывом спускался к морю почти у самых стен её, и внизу с беспрерывным ропотом плескались тёмно-синие волны. (...)

Я стал звать хозяина - молчат; стучу - молчат... что это? Наконец из сеней выполз мальчик лет четырнадцати.

«Где хозяин?» - «Нема». - «Как? совсем нету?» - «Совсим». - «А хозяйка?» - «Побигла в слободку». - «Кто же мне отопрёт дверь?» - сказал я, ударив в неё ногою. Дверь сама отворилась; из хаты повеяло сыростью. Я засветил серную спичку и поднёс её к носу мальчика: она озарила два белые глаза. Он был слепой, совершенно слепой от природы. (...)

«Ты хозяйский сын?» - спросил я его наконец. - «Ни». - «Кто же ты?» -«Сирота, убогой». (...)

Я вытащил из чемодана восковой огарок и, засветив его, стал раскладывать вещи, поставил в угол шашку и ружьё, пистолеты положил на стол, разостлал бурку на лавке, казак свою на другой; через десять минут он захрапел, но я не мог заснуть: передо мной во мраке всё вертелся мальчик с белыми глазами.

Так прошло около часа. Месяц светил в окно, и луч его играл по земляному полу хаты. Вдруг на яркой полосе, пересекающей пол, промелькнула тень. Я привстал и взглянул в окно: кто-то вторично пробежал мимо его и скрылся бог знает куда. Я не мог полагать, чтоб это существо сбежало по отвесу берега; однако иначе ему некуда было деваться. Я встал, накинул бешмет, опоясал кинжал и тихо-тихо вышел из хаты; навстречу мне слепой мальчик. Я притаился у забора, и он верной, но осторожной поступью прошёл мимо меня. Под мышкой он нёс какой-то узел, и повернув к пристани, стал спускаться по узкой и крутой тропинке. «В тот день немые возопиют и слепые прозрят», - подумал я, следуя за ним в таком расстоянии, чтоб не терять его из вида.

Между тем луна начала одеваться тучами и на море поднялся туман; едва сквозь него светился фонарь на корме ближнего корабля; у берега сверкала пена валунов, ежеминутно грозящих его потопить. (...) Я, с трудом спускаясь, пробирался по крутизне, и вот вижу: слепой приостановился. будто прислушиваясь к чему-то, присел на землю и положил возле себя узел. Я наблюдал за его движениями, спрятавшись за выдавшеюся скалою берега. Спустя несколько минут с противоположной стороны показалась белая фигура; она подошла к слепому и села возле него. Ветер по временам приносил мне их разговор.

- Что, слепой? - сказал женский голос, - буря сильна. Янко не будет.

- Янко не боится бури, - отвечал тот.

- Туман густеет, - возразил опять женский голос с выражением печали.

- В тумане лучше пробраться мимо сторожевых судов, - был ответ.

- А если он утонет?

- Ну что ж? в воскресенье ты пойдёшь в церковь без новой ленты.

Последовало молчание; меня, однако поразило одно: слепой... изъяснялся чисто по-русски.

- Видишь, я прав, - сказал опять слепой, ударив в ладоши, - Янко не боится ни моря, ни ветров, ни тумана, ни береговых сторожей; это не вода плещет, меня не обманешь, - это его длинные вёсла. (...)

И вот показалась между горами волн чёрная точка; она то увеличивалась, то уменьшалась. Медленно поднимаясь на хребты волн, быстро спускаясь с них, приближалась к берегу лодка. (...) Из неё вышел человек среднего роста, в татарской бараньей шапке; он махнул рукою, и все трое принялись

вытаскивать что-то из лодки; груз был так велик, что я до сих пор не понимаю, как она не потонула.

Взяв на плечи каждый по узлу, они пустились вдоль по берегу, и скоро я потерял их из вида. Надо было вернуться домой; но, признаюсь, все эти странности меня тревожили, и я насилу дождался утра.

Казак мой был очень удивлён, когда, проснувшись, увидел меня совсем одетого; я ему, однако ж, не сказал причины. (...) Я отправился в крепость... чтоб узнать от коменданта о часе моего отъезда. Но, увы; комендант ничего не мог сказать мне решительного. (...) Я вернулся домой угрюм и сердит. Меня в дверях встретил казак мой с испуганным лицом.

- Плохо, ваше благородие! - сказал он мне. (...) - Здесь нечисто!..

- Да что ж? по крайней мере показалась ли хозяйка?

- Сегодня без вас пришла старуха и с ней дочь.

- Какая дочь? У неё нет дочери.

- А бог её знает, кто она, коли не дочь; да вон старуха сидит теперь в своей хате.

Я взошёл в лачужку. Печь была жарко натоплена, и в ней варился обед, довольно роскошный для бедняков. Старуха на все мои вопросы отвечала, что она глухая, не слышит. Что было с ней делать? Я обратился к слепому, который сидел перед печью и подкладывал в огонь хворост. «Ну-ка, слепой чертёнок, - сказал я, взяв его за ухо, - говори, куда ты ночью таскался с узлом, а?» Вдруг мой слепой заплакал, закричал, заохал: «Куды я ходив?.. никуды не ходив... с узлом? яким узлом?» (...)

Я завернулся в бурку и сел у забора на камень, поглядывая вдаль. (...) Вдруг что-то похожее на песню поразило мой слух. Точно, это была песня, и женский, свежий голосок, - но откуда?.. Прислушиваюсь - напев старинный, то протяжный и печальный, то быстрый и живой.

Оглядываюсь - никого нет кругом; прислушиваюсь снова - звуки как будто падают с неба. Я поднял глаза: на крыше хаты моей стояла девушка в полосатом платье с распущенными косами, настоящая русалка. Защитив глаза ладонью от лучей солнца, она пристально всматривалась в даль, то смеялась и рассуждала сама с собой, то запевала снова песню. (...)

Мне невольно пришло на мысль, что ночью я слышал тот же голос; я на минуту задумался, и когда снова посмотрел на крышу, девушки там уж не было. Вдруг она пробежала мимо меня, напевая что-то другое. глаза её с бойкою проницательностью останавливались на мне, и эти глаза, казалось, были одарены

какою-то магнетическою властью, и всякий раз они как будто бы ждали вопроса. Но только я начинал говорить, она убегала, коварно улыбаясь. (...)

Моей певунье казалось не более восемнадцати лет. Необыкновенная гибкость её стана, особенное, ей только свойственное наклонение головы, длинные русые волосы, какой-то золотистый отлив её слегка загорелой кожи на шее и плечах и особенно правильный нос - всё это было для меня обворожительно. (...)

Под вечер, остановив её в дверях, я завёл с нею следующий разговор.

- «Скажи-ка мне, красавица, - спросил я, - что ты делала сегодня на кровле?» - «А смотрела, откуда ветер дует». - «Зачем тебе?» - «Откуда ветер, оттуда и счастье» (...) - «Я узнал, что ты вчера ночью ходила на берег». И тут я очень важно пересказал ей всё, что видел, думая смутить её - нимало! Она захохотала во всё горло.

«Много видели, да мало знаете, так держите под замочком». - «А если б я, например, вздумал донести коменданту?» - и тут я сделал очень серьёзную, даже строгую мину. Она вдруг прыгнула, запела и скрылась, как птичка, выпугнутая из кустарника. Последние мои слова были вовсе не у места, я тогда не подозревал их важности, но впоследствии имел случай в них раскаяться.

Только что смеркалось, я велел казаку нагреть чайник по-походному, засветил свечу и сел у стола, покуривая из дорожной трубки. Она села против меня казалось, ждала вопроса, но я молчал, полный неизъяснимого смущения. (...) Как вдруг она вскочила, обвила руками мою шею, и влажный, огненный поцелуй прозвучал на губах моих. В глазах у меня потемнело, голова закружилась, я сжал её в моих объятиях со всею силою юношеской страсти, но она, как змея, скользнула между моими руками, шепнув мне на ухо: «Нынче ночью, как все уснут, выходи на берег», - и стрелою выскочила из комнаты. (...)

Часа через два, когда всё на пристани умолкло, я разбудил своего казака. «Если я выстрелю из пистолета, - сказал я ему, - то беги на берег». Он выпучил глаза и машинально отвечал: «Слушаю, ваше благородие». Я заткнул за пояс пистолет и вышел. Она дожидалась меня на краю спуска; её одежда была более нежели лёгкая, небольшой платок опоясывал её гибкий стан.

«Идите за мной!» - сказала она, взяв меня за руку, и мы стали спускаться. Не понимаю, как я не сломил себе шеи; внизу мы повернули направо и пошли по той же дороге, где накануне я следовал за слепым. «Взойдём в лодку», - сказала моя спутница; я колебался, я не охотник до сентиментальных прогулок по морю; но отступать было не время. Она прыгнула в лодку, я за ней, и не успел ещё опомниться, как заметил, что мы плывём. «Что это значит?» - сказал я сердито. «Это значит, - отвечала она, сажая меня на скамью и обвив мой стан руками, - это значит, что я тебя люблю...» И щека её прижалась к моей, и почувствовал на лице моём её пламенное дыхание. Вдруг что-то шумно упало в воду: я хвать за пояс - пистолета нет. О, тут ужасное подозрение закралось мне в душу, кровь хлынула мне в голову! Оглядываюсь - мы от берега около пятидесяти сажен¹, а я не умею плавать! Хочу её оттолкнуть от себя - она как кошка вцепилась в мою одежду, и

вдруг сильный толчок едва не сбросил меня в море. Лодка закачалась, но я справился, и между нами началась отчаянная борьба; бешенство придавало мне силы, но я скоро заметил, что уступаю моему противнику в ловкости... «Чего ты хочешь?» - закричал я, крепко сжав её маленькие руки; пальцы её хрустели, но она не вскрикнула: её змеиная натура выдержала эту пытку. «Ты видел, - отвечала она, - ты донесёшь!» - и сверхъестественным усилием повалила меня на борт; мы оба по пояс свесились из лодки, её волосы касались воды: минута была решительная. Я упёрся коленкою в дно, схватил её одной рукой за косу, другой за горло, она выпустила мою одежду, и я мгновенно сбросил её в волны.

Было уже довольно темно; голова её мелькнула раза два среди морской пены, и больше я ничего не видал...

На дне лодки я нашёл половину старого весла и кое-как, после долгих усилий, причалил к пристани. Пробираясь берегом к своей хате, я невольно всматривался в ту сторону, где накануне слепой дожидался ночного пловца; луна уже катилась по небу, и мне показалось, что кто-то в белом сидел на берегу; я подкрался, подстрекаемый любопытством, и прилёг в траве над обрывом берега; высунув немного голову, я мог хорошо видеть с утёса всё, что внизу делалось, и не очень удивился, а почти обрадовался, узнав мою русалку. (...)

Скоро показалась вдали лодка, быстро приблизилась она; из неё, как накануне, вышел человек в татарской шапке, но стрижен он был по-казацки, и за ременным поясом его торчал большой нож. «Янко, - сказала она, - всё пропало!» Потом разговор их продолжался так тихо, что я ничего не мог расслышать. «А где же слепой?» - сказал наконец Янко, возвыся голос. «Я его послала», - был ответ. Через несколько минут явился и слепой, таща на спине мешок, который положили в лодку.

- Послушай, слепой! - сказал Янко, - ты береги то место... знаешь? Там богатые товары... скажи (имени я не расслышал), что я ему больше не слуга; дела пошли худо, он меня больше не увидит; теперь опасно; поеду искать работы в другом месте, а ему уж такого удальца не найти. Да ска-

жи, кабы он получше платил за труды, так и Янко бы его не покинул; а мне везде дорога, где только ветер дует и море шумит! - После некоторого молчания Янко продолжал: - Она поедет со мною; ей нельзя здесь оставаться; а старухе скажи, что, дескать, пора умирать, зажилась, надо знать и честь. Нас же больше не увидит.

- А я? - сказал слепой жалобным голосом.

- На что мне тебя? - был ответ. (...)

Янко сел в лодку, ветер дул от берега, они подняли маленький парус и быстро понеслись. Долго при свете месяца мелькал парус между тёмных волн; слепой мальчик точно плакал, долго, долго... Мне стало грустно. И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных контрабандистов? Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их спокойствие и, как камень, едва сам не пошёл ко дну!

Я возвратился домой. (...) Увы! Моя шкатулка, шашка с серебряной оправой, дагестанский кинжал - подарок приятеля - всё исчезло. Тут-то я догадался, какие вещи тащил проклятый слепой.

Разбудив казака, я побранил его, посердился, а делать было нечего! И не смешно ли было бы жаловаться начальству, что слепой мальчик меня обокрал, а восьмнадцатилетняя девушка чуть-чуть не утопила?

Слава Богу, поутру явилась возможность ехать, и я оставил Тамань.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ К ПРОЧИТАННОМУ

1. Какие черты характера Печорина раскрываются в «Тамани»?

2. Почему автор поставил рассказ о встрече странствующего офицера с «честными контрабандистами» не на своём месте? Как здесь сказался авторский замысел постепенного раскрытия психологии героя?

3. С помощью каких деталей автор развенчивает романтический ореол, окружающий образы «честных контрабандистов»?

4. Подискутируйте! Печорин играет судьбами других людей. Как он чувствует себя, когда сам становится игрушкой контрабандистов?

5. Как вы думаете, почему «издатель» «Журнала» Печорина сопроводил его предисловием, а не послесловием?

6. Соответствует ли место «Тамани» в «Журнале Печорина» и в романе в целом реальной хронологии событий, произошедших в жизни Печорина?

«Моё единственное назначение на земле -разрушать чужие надежды?»

Самостоятельно выясните значение слов фатализм, фаталист и подумайте, можно ли назвать Печорина или Вулича фаталистом.

Если бы Печорин должен был дать подробный отчёт о нескольких годах своей жизни на Кавказе, то он сообщил бы следующее:

1. Прибыв на Кавказ из Петербурга, он по дороге проезжал Тамань и случайно вмешался в жизнь «честных контрабандистов».

2. После этого поселился в Пятигорске и развлекался тем, что, действуя постепенно, заставил княжну Мери полюбить себя, причём дело кончилось дуэлью с бывшим приятелем Грушницким и гибелью последнего.

3. За дуэль он был отправлен в крепость, со скуки похитил черкешенку Бэлу, которая надоела ему так быстро, что он рад был сбежать от неё хоть на охоту, хоть по делам службы (одна из таких служебных командировок Печорина описана в повести «Фаталист»).

«Княжна Мери» - вторая из повестей, написанных самим Печориным и в точности скопированных повествователем из печоринского «Журнала». Как и полагается в дневнике, все события записаны под определённой датой.

Печорин с 11 мая по 16 июня (как он точно хронометрирует в своём «журнале») занят только тем, чтобы неизвестно для чего заставить неопытную девушку полюбить себя и подразнить недалёкого Грушницкого. Кроме того, у него ещё остаётся время на бесплодные «философские» беседы с доктором Вернером и ночные свидания с настоящей возлюбленной (Верой). Никаких других видов и планов на жизнь у Печорина нет: службу в пятигорском гарнизоне этот офицер, видимо, несёт чисто формально (пока нет серьёзных стычек с горцами). Так что всё это могло бы длиться и ещё месяц, и ещё год... Если бы не хладнокровное убийство Печориным Грушницкого на дуэли, за которое его отправляют в отдалённую горную крепость. А там он возьмёт на свою совесть ещё и гибель Бэлы.

«Журнал» Печорина - это самоанализ, его попытка самооправдания.

Насколько попытка самооправдания Печорину удалась - это, конечно, решать читателю. Однако на читателя мощное влияние оказывает автор. Мощное потому, что оно проявляется не в авторских декларациях, оценках, уговорах, а в самой сюжетной композиции романа. «Несмотря на эпизодическую отрывочность, его нельзя читать не в том порядке, в каком расположил его сам автор, - отмечал уже В. Белинский, - иначе вы прочтёте две прекрасные повести и несколько превосходных рассказов, но романа не будете знать».

ПРОВЕРЬТЕ СЕБЯ

1. С какой целью Печорин затевает интригу, действующими лицами которой становятся княжна Мери и Грушницкий?

2. Как вы поняли высказывание В. Белинского о недопустимости чтения романа Лермонтова «не в том порядке, в каком расположил его сам автор»? Какой смысл вкладывал критик в выражение знать роман?

Перед чтением. Дайте определение монолога. С какой целью он используется в художественном произведении? Объективен, искренен ли Печорин в монологах, обращённых к княжне Мери и самому себе?

Часть вторая

(Окончание журнала Печорина)

II

Княжна Мери

Печорин приехал в Пятигорск. Тут, «на водах» он встретил своего старого приятеля - юнкера Грушницкого, который лечился после ранения в ногу и с которым они были «наружно в самых дружеских отношениях».

Из «водяного общества» выделялись княгиня Лиговская и её дочь Мери. Грушницкий, мечтавший «сделаться героем романа», стал искать повод для знакомства с Мери и официального визита в дом Лиговских. Княжна не спешила заводить с ним знакомство, хотя ей казалось, что этот офицер был разжалован за дуэль, что очень романтично. Печорин же, напротив, подчёркнуто избегал знакомства, чем вызвал немалый интерес Лиговских. Об этом он узнал от приятеля, доктора Вернера. Печорин, спасаясь от скуки провинциального городка, решил покорить сердце девушки, прекрасно понимая, что этим вызовет ревность Грушницкого, влюблённого в Мери.

От Вернера он узнал, что у княгини гостит больная родственница. По описанию доктора Печорин узнал Веру, свою давнюю возлюбленную. Они встретились, и в его душе всколыхнулись забытые чувства. Чтобы они могли чаще видеться, не вызывая слухов и разговоров в городе, Вера предложила Печорину чаще бывать в доме княгини и начать ухаживать за Мери для отвода глаз.

На балу Печорин спас Мери от приставаний пьяного офицера, и княгиня из благодарности пригласила его нанести визит в их дом. Но Печорин проявил равнодушие к Мери - девушка не понимала его холодности.

Все мысли княжны Мери теперь занимал Печорин, а с Грушницким она становилась всё холоднее. Тот ревновал. Обиженный тем, что Печорин насмехается над его чувствами к Мери, Грушницкий с друзьями решает проучить бывшего приятеля: при случае вызвать на дуэль, а пистолет его оставить незаряженным. Печорин случайно услышал этот разговор, и у него сложился иной план.

Мери всё больше влюблялась в Печорина. Вера начала ревновать и потребовала с Печорина обещание, что он не женится на княжне.

Во время одной из прогулок между Печориным и княжной Мери произошёл следующий разговор.

Разговор наш начался злословием: я стал перебирать присутствующих и отсутствующих наших знакомых, сначала выказывал смешные, а после дурные их стороны. Желчь моя взволновалась. Я начал шутя - и кончил искренней злостью.

Сперва это её забавляло, а потом испугало.

- Вы опасный человек! - сказала она мне, - я бы лучше желала попасться в лесу под нож убийцы, чем вам на язычок... Я вас прошу не шутя: когда вам вздумается обо мне говорить дурно, возьмите лучше нож и зарежьте меня, - я думаю, это вам не будет очень трудно.

- Разве я похож на убийцу?..

- Вы хуже...

Я задумался на минуту и потом сказал, приняв глубоко тронутый вид:

- Да, такова была моя участь с самого детства. Все читали на моём лице признаки дурных чувств, которых не было; но их предполагали - и они родились. Я был скромен - меня обвиняли в лукавстве: я стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен; я был угрюм, - другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше их, - меня ставили ниже. Я сделался завистлив. Я был готов любить весь мир, -меня никто не понял: и я выучился

ненавидеть. Моя бесцветная молодость протекала в борьбе с собой и светом; лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца: они там и умерли. Я говорил правду - мне не верили: я начал обманывать; узнав хорошо свет и пружины общества, я стал искусен в науке жизни и видел, как другие без искусства счастливы, пользуясь даром теми выгодами, которых я так неутомимо добивался. И тогда в груди моей родилось отчаяние - не то отчаяние, которое лечат дулом пистолета, но холодное, бессильное отчаяние, прикрытое любезностью и добродушной улыбкой. Я сделался нравственным калекой: одна половина души моей не существовала, она высохла, испарилась, умерла, я её отрезал и бросил, -тогда как другая шевелилась и жила к услугам каждого, и этого никто не заметил, потому что никто не знал о существовании погибшей её половины; но вы теперь во мне разбудили воспоминание о ней, и я вам прочёл её эпитафию. Многим все вообще эпитафии кажутся смешными, но мне нет, особенно когда вспомню о том, что под ними покоится. Впрочем, я не прошу вас разделять моё мнение: если моя выходка вам кажется смешна -пожалуйста, смейтесь: предупреждаю вас, что это меня не огорчит нимало.

В эту минуту я встретил её глаза: в них бегали слёзы; рука её, опираясь на мою, дрожала; щёки пылали; ей было жаль меня! Сострадание -чувство, которому покоряются так легко все женщины, впустило свои когти в её неопытное сердце. Во всё время прогулки она была рассеянна, ни с кем не кокетничала, - а это великий признак!

Тем временем город полнился слухами, что Печорин собирается жениться на Мери. Печорин догадывался, кто является их источником. Вернер предостерегал его, а княгиня ждала, что он в скором времени предложит Мери руку и сердце.

Вера и Печорин продолжали видеться. В один из вечеров, когда весь город собрался на представлении приезжего фокусника, Вера пригласила Печорина к себе на тайное свидание. Спускаясь глубокой ночью с её балкона, он оказался напротив окон княжны Мери, которая жила этажом ниже, - она тоже осталась дома и не пошла на представление. Печорин спрыгнул на траву и наткнулся на людей, в одном из которых узнал Грушницкого. Они притворились, что приняли его за вора, и завязали потасовку. Печорин убежал. На следующий день Грушницкий во всеуслышание объявил, что знает, кто был в эту ночь на свидании в спальне у Мери.

Оскорблённый Печорин вызвал Грушницкого на дуэль. Стреляться решили с шести шагов. Придя домой, Печорин рассказал Вернеру о предстоящей дуэли и о том, что Грушницкий задумал сделать с пистолетами. Вернер согласился быть его секундантом. В ночь перед дуэлью Печорину не спалось.

Что ж? умереть так умереть! потеря для мира небольшая; да и мне самому порядочно уж скучно. Я - как человек, зевающий на бале, который не едет спать только потому, что ещё нет его кареты. Но карета готова... прощайте!..

Пробегаю в памяти всё моё прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? для какой цели я родился?.. А, верно, она существовала, и, верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные... Но я не угадал этого назначения, я увлёкся приманками страстей пустых и неблагодарных; из горнила их я вышел твёрд и холоден, как железо, но утратил навеки пыл благородных стремлений - лучший свет жизни. И с той поры сколько раз уже я играл роль топора в руках судьбы! Как орудие казни, я упадал на голову обречённых жертв, часто без злобы, всегда без сожаления... Моя любовь никому не принесла счастья, потому что я ничем не жертвовал для тех, кого любил: я любил для себя, для собственного удовольствия: я только удовлетворял странную потребность сердца, с жадностью поглощая их чувства, их радости и страданья -и никогда не мог насытиться. (...)

И, может быть, я завтра умру!.. и не останется на земле ни одного существа, которое бы поняло меня совершенно. Одни почитают меня хуже, другие лучше, чем я в самом деле... Одни скажут: он был добрый малый, другие - мерзавец. И то и другое будет ложно. После этого стоит ли труда жить? а всё живёшь - из любопытства: ожидаешь чего-то нового... Смешно и досадно!

В назначенное время участники дуэли собрались в условленном месте. Грушницкий по жребию стрелял первым: пуля оцарапала Печорину колено. Настала очередь Печорина. Он посоветовал Грушницкому помолиться и прислушаться к своей совести. Но на лице Грушницкого не было даже «лёгкого следа раскаяния». Он настаивал на продолжении дуэли. Тогда Печорин сообщил своему секунданту, что его пистолет забыли зарядить. Грушницкий признал правоту Печорина и, испытывая в душе бурю чувств, потребовал продолжения дуэли - Печорин выстрелил.

Убийство Грушницкого приписали, как и задумывалось, черкесам. Вера, узнав о дуэли, в сильном волнении призналась мужу, что любит Печорина, и муж в негодовании увёз её из города. Печорин, получив прощальную записку Веры, бросился за ней, но не догнал. Только сейчас он понял, что Вера - единственная женщина, которая ему дорога, она одна любит и принимает его безоговорочно.

Начальство Печорина всё же заподозрило, что тот участвовал в дуэли, и перевело его служить в крепость. Перед отъездом Печорин нанёс визит в дом княгини Лиговской. Княгиня поблагодарила Печорина за то, что он спас доброе имя её дочери и позволила поговорить с Мери наедине. Печорин признался княжне, что не любит её. В ответ он услышал: «Я вас ненавижу». Через час Печорин уехал.

III

Фаталист

Мне как-то раз случилось прожить две недели в казачьей станице... офицеры собирались друг у друга поочередно, по вечерам играли в карты.

Однажды... мы засиделись у майора С*** очень долго; разговор, против обыкновения, был занимателен. Рассуждали о том, что мусульманское поверье, будто судьба человека написана на небесах, находит и между нами, христианами, многих поклонников; каждый рассказывал разные необыкновенные случаи pro или contra¹. (...)

В это время один офицер, сидевший в углу комнаты, встал, и медленно подойдя к столу, окинул всех спокойным взглядом. Он был родом серб, как видно было из его имени.

Наружность поручика Вулича отвечала вполне его характеру. Высокий рост и смуглый цвет лица, чёрные волосы, чёрные проницательные глаза, большой, но правильный нос, принадлежность его нации, печальная и холодная улыбка, вечно блуждавшая на губах его, - всё это будто согласовалось для того, чтоб придать ему вид существа особенного, не способного делиться мыслями и страстями с теми, которых судьба дала ему в товарищи.

Он был храбр, говорил мало, но резко; никому не поверял своих душевных и семейных тайн. (...)

Была только одна страсть, которой он не таил: страсть к игре. За зелёным столом он забывал всё, и обыкновенно проигрывал. (...)

Когда поручик Вулич подошёл к столу, то все замолчали, ожидая от него какой-нибудь оригинальной выходки.

- Господа! - сказал он (голос его был спокоен, хотя тоном ниже обыкновенного), - господа! к чему пустые споры? Вы хотите доказательств: я вам предлагаю испробовать на себе, может ли человек своевольно распо-

лагать своею жизнью, или каждому из нас заранее назначена роковая минута... Кому угодно?..

- Предлагаю пари! - сказал я шутя.

- Какое?

- Утверждаю, что нет предопределения, - сказал я, высыпая на стол десятка два червонцев - всё, что было у меня в кармане.

- Держу, - отвечал Вулич глухим голосом. - Майор, вы будете судьёю; вот пятнадцать червонцев, остальные пять вы мне должны, и сделайте мне дружбу прибавить их к этим.

- Хорошо, - сказал майор, - только не понимаю, право, в чём дело и как вы решите спор?..

Вулич вышел молча в спальню майора; мы за ним последовали. Он подошёл к стене, на которой висело оружие, и наудачу снял с гвоздя один из разнокалиберных пистолетов; мы ещё его не понимали; но когда он взвёл курок и насыпал на полку пороху, то многие, невольно вскрикнув, схватили его за руки.

- Что ты хочешь делать? Послушай, это сумасшествие! - закричали ему.

- Господа! - сказал он медленно, освобождая свои руки, - кому угодно заплатить за меня двадцать червонцев?

Все замолчали и отошли.

Вулич вышел в другую комнату и сел у стола; все последовали за ним: он знаком пригласил нас сесть кругом. Молча повиновались ему: в эту минуту он приобрёл над нами какую-то таинственную власть. Я пристально посмотрел ему в глаза; но он спокойным и неподвижным взором встретил мой испытующий взгляд, и бледные губы его улыбнулись; но, несмотря на его хладнокровие, мне казалось, я читал печать смерти на бледном лице его. Я замечал, и многие старые воины подтверждали моё замечание, что часто на лице человека, который должен умереть через несколько часов, есть какой-то странный отпечаток неизбежной судьбы, так что привычным глазам трудно ошибиться.

- Вы нынче умрёте! - сказал я ему.

Он быстро ко мне обернулся, но отвечал медленно и спокойно:

- Может быть, да, может быть, нет...

Потом, обратясь к майору, спросил: заряжен ли пистолет? Майор в замешательстве не помнил хорошенько.

- Да полно, Вулич! - закричал кто-то, - уж, верно, заряжен, коли в головах висел, что за охота шутить!..

- Глупая шутка! - подхватил другой. (...)

Мне надоела эта длинная церемония.

- Послушайте, - сказал я, - или застрелитесь, или повесьте пистолет на прежнее место, и пойдёмте спать.

- Разумеется, - воскликнули многие, - пойдёмте спать.

- Господа, я вас прошу не трогаться с места! - сказал Вулич, приставя дуло пистолета ко лбу. Все будто окаменели. (...)

Вулич спустил курок... осечка!

- Слава Богу! - вскрикнули многие, - не заряжен...

- Посмотрим, однако ж, - сказал Вулич. Он взвёл опять курок, прицелился в фуражку, висевшую над окном; выстрел раздался - дым наполнил

комнату. Когда он рассеялся, сняли фуражку: она была пробита в самой середине и пуля глубоко засела в стене.

Минуты три никто не мог слова вымолвить. Вулич пересыпал в свой кошелёк мои червонцы. (...)

- Вы счастливы в игре, - сказал я Вуличу...

- В первый раз от роду, - отвечал он, самодовольно улыбаясь, - это лучше банка и штосса¹.

- Зато немножко опаснее.

- А что? вы начали верить предопределению?

- Верю; только не понимаю теперь, отчего мне казалось, будто вы непременно должны нынче умереть...

Этот же человек, который так недавно метил себе преспокойно в лоб, теперь вдруг вспыхнул и смутился.

- Однако же довольно! - сказал он, вставая, - пари наше кончилось, и теперь ваши замечания, мне кажется, неуместны... - Он взял шапку и ушёл.

Это мне показалось странным - и недаром!..

Скоро все разошлись по домам, различно толкуя о причудах Вулича и, вероятно, в один голос называя меня эгоистом, потому что я держал пари против человека, который хотел застрелиться; как будто он без меня не мог найти удобного случая!.. (...)

Происшествие этого вечера произвело на меня довольно глубокое впечатление и раздражило мои нервы; не знаю наверное, верю ли я теперь предопределению или нет, но в этот вечер я ему твёрдо верил. (...)

Я чуть-чуть не упал, наткнувшись на что-то толстое и мягкое, но, по-видимому, неживое. Наклоняюсь - месяц уж светил прямо на дорогу - и

что же? предо мною лежала свинья, разрубленная пополам шашкой... Едва я успел её осмотреть, как услышал шум шагов: два казака бежали из переулка, один подошёл ко мне и спросил, не видал ли я пьяного казака, который гнался за свиньёй. Я объявил им, что не встречал казака, и указал на несчастную жертву его неистовой храбрости.

- Экой разбойник! - сказал второй казак, - как напьётся чихиря, так и пошёл крошить всё, что ни попало. Пойдём за ним, Еремеич, надо его связать, а то...

Они удалились, а я продолжал свой путь с большей осторожностью и наконец счастливо добрался до своей квартиры. (...)

Я затворил за собою дверь моей комнаты, засветил свечку и бросился на постель; только сон на этот раз заставил себя ждать более обыкновенного... В четыре часа утра два кулака застучали ко мне в окно. Я вскочил: что такое?.. «Вставай, одевайся!» - кричало мне несколько голосов. Я наскоро оделся и вышел. «Знаешь, что случилось?» - сказали мне в один голос три офицера, пришедшие за мною; они были бледны как смерть.

- Что?

- Вулич убит.

Я остолбенел.

- Да, убит - продолжали они, - пойдём скорее.

- Да куда же?

- Дорогой узнаешь.

Мы пошли. Они рассказали мне всё, что случилось, с примесью разных замечаний насчёт странного предопределения, которое спасло его от неминуемой смерти за полчаса до смерти. Вулич шёл один по тёмной улице: на него наскочил пьяный казак, изрубивший свинью и, может быть, прошёл бы мимо, не заметив его, если б Вулич, вдруг остановясь, не сказал: «Кого ты, братец, ищешь?» - «Тебя!» - отвечал казак, ударив его шашкой, и разрубил его от плеча почти до сердца... Два казака, встретившие меня и следившие за убийцей, подоспели, подняли раненого, но он был уже при последнем издыхании и сказал только два слова: «Он прав!» Я один понимал тёмное значение этих слов: они относились ко мне; я предсказал невольно бедному его судьбу; мой инстинкт не обманул меня: я точно прочёл на его изменившемся лице печать близкой кончины.

Убийца заперся в пустой хате, на конце станицы. (...)

Между тем надо было на что-нибудь решиться и схватить преступника. Никто, однако, не отважился броситься первым. Я подошёл к окну и посмотрел в щель ставня: бледный, он лежал на полу, держа в правой руке пистолет; окровавленная шашка лежала возле него.

В это время старый есаул подошёл к двери и назвал его по имени; тот откликнулся.

- Согрешил, брат Ефимыч, - сказал есаул, - так уж нечего делать, покорись!

- Не покорюсь! - отвечал казак. (...)

В эту минуту у меня в голове промелькнула странная мысль: подобно Вуличу, я вздумал испытать судьбу.

- Погодите, - сказал я майору, - я его возьму живого.

Велев есаулу завести с ним разговор и поставив у дверей трёх казаков, готовых её выбить, и броситься мне на помощь при данном знаке, я обошёл хату и приблизился к роковому окну. Сердце моё сильно билось.

- Ах ты окаянный! - кричал есаул. - что ты, над нами смеёшься, что ли? али думаешь, что мы с тобой не совладаем? - Он стал стучать в дверь изо всей силы, я, приложив глаз к щели, следил за движениями казака, не ожидавшего с этой стороны нападения, - и вдруг оторвал ставень и бросился в окно головой вниз. Выстрел раздался у меня над самым ухом, пуля сорвала эполет. Но дым, наполнивший комнату, помешал моему противнику найти шашку, лежавшую возле него. Я схватил его за руки; казаки ворвались, и не прошло трёх минут, как преступник был уж связан и отведён под конвоем. Народ разошёлся. Офицеры меня поздравляли -точно, было с чем! (...)

Возвратясь в крепость, я рассказал Максиму Максимычу всё, что случилось со мною и чему был я свидетель, и пожелал узнать его мнение насчёт предопределения. Он сначала не понимал этого слова, но я объяснил его как мог, и тогда он сказал, значительно покачав головою:

- Да-с! конечно-с! Это штука довольно мудрёная!.. Впрочем, эти азиатские курки часто осекаются, если дурно смазаны или не довольно крепко прижмёшь пальцем; признаюсь, не люблю я также винтовок черкесских; они как-то нашему брату неприличны: приклад маленький, того и гляди, нос обожжёт... Зато уж шашки у них - просто моё почтение!

Потом он примолвил, несколько подумав:

- Да, жаль беднягу... Чёрт же его дёрнул ночью с пьяным разговаривать!.. Впрочем, видно, уж так у него на роду было написано...

Больше я от него ничего не мог добиться: он вообще не любит метафизических¹ прений.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ К ПРОЧИТАННОМУ

1. Узнав о «заговоре» Грушницкого и драгунского капитана, Печорин восклицает: «Я вам не игрушка!» Считает ли он своими «игрушками» Грушницкого и княжну Мери? Обоснуйте своё мнение.

2. Почему Грушницкий из приятеля Печорина превратился во врага?

3. Творческая работа. Подготовьте сообщение «Роль пейзажа в романе М.Ю. Лермонтова “Герой нашего времени”».

4. Какие черты Печорина проявились в последней части романа - повести «Фаталист»?

5. Работа в группах. Какой вопрос должно было решить - и решило ли - пари Печорина с Вуличем? Можно ли было вообще решить этот вопрос предложенным Вули-чем способом? Прояснила ли что-нибудь в этом вопросе смерть Вулича? Приведите свои аргументы.

6. Письменно сформулируйте тему и идею повести «Фаталист». Можно ли сказать, что у стихотворения «Выхожу один я на дорогу...», которое вы изучали в прошлом году, те же самые тема и главная мысль? Письменно сформулируйте сходство (или различия).

7. Назовите причины, по которым «Герой нашего времени» заканчивается повестью «Фаталист», а не «Максим Максимыч».

8. Почему роман всё же заканчивается словами именно Максима Максимыча? Какими? В чём их смысл?

9. Какие повести являются частями «Журнала» Печорина? Последовательно ли изложены события в «Журнале»? Полностью ли приводит его «издатель»? Не вносит ли он каких-либо изменений в композицию «Журнала»?

10. Подискутируйте! Исходя из того, что записки из «Журнала», относящиеся к пребыванию героя на Кавказе, печатаются в романе полностью и без изменений, можно сделать вывод, что Печорин не записал в дневнике по крайней мере одну из «повестей» своей жизни, известную автору (и нам) от Максима Максимыча. Какой именно из «повестей», вошедших в роман, нет в «Журнале» Печорина? Почему?

11. Распределите все повести, составляющие роман, на три группы - по принципу их принадлежности одному из рассказчиков: Максиму Максимычу, «издателю», Печорину.

12. Сформулируйте вывод, почему повесть «Бэла» печатается первой, повесть « Максим Максимыч» - второй и уже после них помещены повести из «Журнала Печорина».

 

Это материал учебника Литература 9 класс Волощук